Карельский треугольник.

 

(продолжение,  см. «Соседи», 2003)

 

Игорь Венцель, Николай Солохин.

 

«Ужас русского крепостничества»

 

После окончания Северной войны многие погосты Выборгского и Кексгольмского ленов Карельского перешейка сильно обезлюдили. Московский царь Петр I насчитал всего 60 сел и деревень, вместо 600, указанных в Новгородской переписной окладной книге  1500 года. Сказались, конечно, и действия московских войск в ходе Северной войны. К примеру, генерал – адмирал Ф.М. Апраксин распорядился вывезти всех финнов, оставшихся в Ингрии, за город Ям (совр. Кингисепп). Правда, это распоряжение не было выполнено, так как большинство местного населения бежало в Швецию.

   Петр I, узнав об этом, приказал селить русских крепостных в деревнях и селах, покинутых финнами. С тех пор появились на юго – востоке Карельского перешейка «новые» поселения: Манушкино, Бабино и другие. Русские переселенцы - «новики»: переселенцы из московских, вологодских, рязанских, костромских, владимирских вотчин и дворцовых волостей, каждая из которых должна была послать в Петербург по одному человеку с топором от 27 дворов. Переведенцу выдавали по 5 рублей «подъемных», две мирские подводы, а на новоселье выделялись дома, земли, сенокосы. Но свободных охотников переселятся было мало:  в Северную Ингрию не возвращались даже православные карелы и ижоры из Выборгского и Кексгольмского ленов, которые бежали в Московию с 1611 года. Русские «новики», в отличии от коренных жителей «земцев», освобождались от податей. В копии с писцовой книги 1712 года по Санкт – Петербургскому и Шлютельбургскому (Шлиссельбургскому) уездам содержатся сведения о том, кому принадлежали земли и крестьяне в правобережье Невы. Помещичьи имения здесь именовались по шведски мызами. Генерал – прокурор П.И. Ягужинский стал хозяином мызы Кельтола или Кельтуш, сюда входили земли большей части Келтушского погоста. Расположенная севернее мыза Матокса стала владением генерал – адмирала Ф.М. Апраксина. Мыза Хиттола, хозяина не имела, в переписной книге он не указан, так же не указана и мыза Рябово.

    Интересно отметить, что новый владелец Токсовской мызы, придя в ужас от нищеты местного Парадиза, собрал ингерманландских крестьян, приказал платить им только деньги за землю и отбыл во свояси в свои подмосковные деревни. Жители Токсовской волости оставались единственными свободными людьми во всей крепостной России. За десять лет с 1715 по 1726 год в Ингерманландию переселили четыре тысячи крестьянских семей, государственных и помещичьих, в том числе и на Карельский перешеек – в Парголово, Мурино, Дранишники, Разметелево, Сельцо (позднее Воейково) и др.

   Православные карелы и финны, подданные Шведского короля раннее, переселявшиеся на Карельский перешеек, обживали брошенные земли от бежавших в Московию 30 000 крестьян. Села и деревни получали названия Румболово, Кясселево, Пугорево (рядом с совр. Рябово). Не исключено, что мыза Румпала появилась на месте одной из деревень Рябово. А Малая Румпала возникла в непосредственной близости от них и позже получила название Щеглово. Появились и новые деревни: Аро, Орово, Мистолово, Хязельки, Лиголамби, Вирки, Хаппо – Ое, Канисты, Токкари, Суоранда, Рапполово, Ексолово, Минулово и другие.

  Уже в 1723 году после окончания Северной войны производилось межевание земель с целью «составить планы, а чухон и латышей и других, которые достались от шведского владычества, переписать и разделить по пропорции дач, а остальные земли заселить русскими». Тогда – то и стало известно, что весь Куйвошский погост говорит по – фински, а в Корбосельском и Келтушском погостах тоже жили одни финны.

   По приказу Петра I на земли Карельского перешейка стали «сажать» беглых крестьян, если они не называли имени своего владельца, пленных солдат и перебежчиков. Шведов и других иностранцев, служивших в русской армии и крестьян, оказавшихся в армейских обозах, стали называть «латышами». И кроме постоянных жителей деревни Рябово – Гаврилы Алексеева, Адама Ники, Матвея Юрьева, Тараса Яковлева, Ивана Юрьева и их родственников – появились здесь дети отставного шведского барабанщика Гендрика Андреева сына Хуконена и «Нишлотского уезду пехотные латыши» Анти и Петр Антиевы дети Луковых. «Итого в оной деревне Рябовой состоявшие по прежней переписи девять после оной новорожденных и прибылых восемь всего осмнадцать душ» - сообщали переписчики.

   Прежде свободные жители Карельского перешейка познали весь ужас русского крепостничества. До сих пор ингерманландские старики различают «kaupunki» – торговый город и «linna» – крепость, куда насильно забирают и обращают в рабство в «крепость». Отсюда слово «крепостной», бесправный человек. «Россия, - отмечал французский литератор Ж. –Б. Мей, - это сто тысяч семей, считающих себя чем – то, и 54 миллиона людей – скотов, которых, как лошадей и быков, продают, дарят, меняют и стегают». Мей также приводит высказывания о православной философии, внушенной дворянами своим крепостным: «После смерти, - говорят крестьяне, - Бог воздаст нам по заслугам, а в этой жизни каждый должен покориться своей судьбе». Но когда лютеранский пастор спросил однажды русских крестьян как, по их мнению, они должны вести себя, чтобы достигнуть Царствия небесного, ему ответили, что они сомневаются – попадут ли туда, так как по их понятию, рай предназначается лишь для царя, да знатнейших бояр». Надо отметить, что крепостное состояние является уделом только русского человека. Как заметил еще Н.И. Тургенев, каждый дворянин, кто он ни был по своей национальности – англичанин, француз, немец, итальянец, так же как татарин, армянин, индеец, может иметь крепостных, при исключительном условии, чтобы они были русскими. Если бы какой – либо американец прибыл в Россию с негром – рабом, то, ступив на русскую почву, невольник станет свободным. – Таким образом, рабство являлось, по словам Тургенева, привилегией лишь русских людей. Между тем эти бесправные «крепостные люди» составляли значительнейшую часть населения русской столицы. Единственная газета России «СПб. Ведомости» была полна объявлений о продаже крепостных. Владельцы живого товара откровенно нахваливали свой «товар» эпитетами «пригожий и видный собой», о «девках» писали «нарядная собой», «с лица весьма приятна», «собой дородная». «Отдаются в услужение: чеботарь 25 лет, по стройности и росту годен в ливрейные гусары и жена 18 лет, не уступающая хорошему кухмистеру в приготовлении кушанья».

   Кроме продажи крепостных «с рук» и по газетным объявлениям, предприимчивые люди устраивали в центе столицы «невольничьи рынки», на подобие восточных, где, на «особливых двориках», выставлялись на продажу крепостные. Какой то «секретарь» Громов содержал такой «дворик» против Владимирской церкви, другой подобный же находился в доме Вахтина у Поцелуева моста. Такие же рынки для продажи людей имелись на Лиговском канале, у Кокушкина моста и в Малой Коломне, где этим промышлял некий дьячок и т.д.

   При Петре I в Петербурге продавались так же и пленные. Как сообщает датский посланник Ю. Юль, после взятия Выборга «русские офицеры и солдаты уводили в плен женщин и детей, попадавшихся им на городских улицах. Дорогою, - рассказывает Ю. Юль, - встретил я, между прочим, одного русского майора, который имел при себе девять взятых таким образом женщин. Московский царь Петр тоже получил свою часть в подарок от других лиц. Иные оставляли пленных при себе, другие отсылали их в свои дома и имения в глубь России, третьи продавали. В Петербурге женщины и дети повсюду продавались за дешево, преимущественно казаками».

   Торговля людьми в Петербурге в некоторых случаях приобретала исключительно злостный характер. Так один поляк, содержавшийся уже в екатерининское время в плену в Петропавловской крепости, рассказывал следующее о нравах крепостного быта северной столицы: «Я не думаю, чтобы продажа негров на сенегальских перекрестках была бы более позорной, чем то, что происходило в Петербурге еще в XVIII веке, под покровительством  Российской Академии Наук. Страницы «Ведомостей» столицы были заполнены лишь продажей юношей и девушек. Каждый мог их купить. Простой русский поручик, не владевший и пядью земли и живший на одно жалованье, скопив немного денег из тех, которые мы передавали ему с моими несчастными сотоварищами за оказываемые нам, по соглашению, услуги, решил однажды заняться торговлей крепостными. Он покупал девушек 19 – 20 лет, заставлял их работать на себя, бил, когда они не имели достаточно работы и сдавал затем в наем своим товарищам или находившимся любителям. Эти сцены происходили на наших глазах, во время всего нашего пребывания в Петербурге».